На политическую сцену вырывается монах-доминиканец Джироламо Савонарола. С горящими глазами он неистово обличает (кстати, справедливо!) погрязшее в разврате папство. Он требует очищения и аскезы. Доминиканец становится нравственным диктатором Флоренции.

Cамуил Кур

LMN. ДЕТИ НОТАРИУСОВ

Маленькая повесть

От редакции. Эта маленькая повесть — последний текст, присланный Самуилом Куром в редакцию. К сожалению, он не увидит его напечатанным — он ушел 18 апреля 2023 года. Его тексты будут жить долго, как и светлая память, которую он оставил у многих знавших его людей.

Три последовательных буквы в самом центре алфавита. Три имени эпохи Возрождения, которые оказали неизгладимое влияние на последующее развитие человечества. Леонардо. Макиавелли. Нострадамус. Все трое жили примерно в одно и то же время. Все — дети нотариусов. Что эти совпадения означают? Прихотливую игру случая? Закономерность? Замысел неких высших сил?

После сумрака Средневековья наступает — нет, не золотой век, просто — просветление, люди в большей степени начинают ощущать себя людьми. Появляются фигуры, способные сломать многовековую рутину. А рядом с ними — три гения, проникающие в самые сокровенные аспекты бытия. Эпоха Возрождения — расцвет гуманизма. Но идеалы гуманистов лежали в античности, в прошлом, то есть, они хотели идти вперед с повернутой назад головой. Леонардо, Макиавелли, Нострадамус, каждый по-своему, резко выбивались из общего ряда. Они смотрели в будущее, исходя из жестких реалий настоящего, и каждый выстраивал свою философию движения вперед. Для Леонардо ее основой стала техника, для Макиавелли — политика, для Нострадамуса — психология. Степень провидения этих титанов изумляет и потрясает. Им было легко? Если бы. Удел великих в любую эпоху — быть мишенью…

* * *

Флоренция, центр Тосканы, одно из самостоятельных итальянских государств. Уже почти полстолетия здесь заправляет династия Медичи. Не королевская, даже не дворянская. К вершинам власти их привели деньги. И ум. Банкирский дом Медичи — крупнейший на европейской финансовой арене. Народ Флорентийской республики ценит предприимчивых земляков, их выбирают на высокие должности.

На дворе 1480-й год. Лоренцо Медичи, прозванный Великолепным, неутомимо превращает свой город в средоточие культурной жизни Европы. Нет ни одного яркого таланта в Италии, который не получил бы приглашение жить и творить в тосканской столице.

Леонардо в приглашении не нуждается — он живет в этом городе, здесь находится нотариальная контора его отца. Тут он в юные годы учился у знаменитого живописца Андреа Вероккьо и уже в 20 лет сам стал мастером и членом гильдии художников. А недавно открыл собственную мастерскую.

Именно перед ней останавливается прохожий, который не спеша двигался по улице, рассматривая вывески. Он еще раз окидывает взглядом здание и толкает тяжелую дубовую дверь. Помещение, куда он попадает, безошибочно говорит о своем хозяине: логово живописца. Специфический запах масляных красок, большая палитра, этюды, наброски, банка с клеем. Человек, стоявший в глубине комнаты, вполоборота к окну, не отреагировал на хлопок закрываемой двери. Он осторожно наносил что-то на холст тонкой кистью и, лишь завершив эту процедуру, повернулся к вошедшему.

Молодым мастером стоило залюбоваться. Высокий, статная фигура, одухотворенное лицо, располагающая улыбка. Но посетитель, повидимому, не был настроен лирически. На вопрос о том, что его интересует, ответил коротко:

— Хочу стать твоим учеником.

— Но ведь вы уже в годах! — невольно вырвалось у художника.

— Я буду платить установленную цену.

… Леонардо потом часто вспоминал этот день. Неожиданный визит удивил его. И даже немного расстроил, вызвав чувство, которое он утаивал от самого себя. Действительно, с чего бы огорчаться, если человек просит принять его в подмастерья? Радоваться надо: значит, несмотря на молодость, тебя признали учителем. И всё же…

Он, конечно, взял его. Такие детали повышают статус — учеников имеет не каждый. Но шел месяц за месяцем, а тогдашнее чувство оставалось. Расплывчатое, неосязаемое, всего лишь впечатление… Посетитель — он назвался Луиджи — среднего роста, среднего возраста, в обычной одежде — одним словом, нормальный человек. Но Леонардо видел — он вовсю старается выглядеть неприметным, играет простака. По ходу той, первой беседы в какой-то момент взгляд Луиджи скользнул в сторону стоявшей на мольберте картины — словно резко брошенный нож вонзился в мишень. И тут же взгляд снова погас.

С самого начала выяснилось, что подмастерье неплохо владеет кистью, хотя, скорее всего, этот уровень — его предел. Порой он задавал вопросы, логичные в его положении. Готовил холсты к работе. Растирал краски на мраморной доске. А в день, когда исполнился год его ученичества, произошел разговор, снова отозвавшийся в душе учителя тревожной нотой.

Полуденное солнце, ворвавшись в мастерскую, беззастенчиво заглядывало во все углы, то высвечивая чье-то лицо на полотне, то обнажая глиняные фигурки на полке. Ученик выписывал дерево на заднем плане картины. Отойдя на несколько шагов и любуясь своей работой, он обратился к Леонардо:

— Почему я все усилия трачу на второстепенные детали на твоих холстах? Почему не доверяешь мне главного?

— Все ученики делают то же самое. Обычная практика.

— Но я давно перерос ученический возраст!

— Вспомни первый день, тогда я сразу сказал тебе об этом. Чего же ты теперь хочешь от меня?

— Только одного — добиться таких же блестящих результатов, как ты.

Леонардо усмехнулся:

— Что ж, пробуй. Желание — великая вещь. А если к нему еще приложится труд… И всё-таки, даже желания и труда недостаточно. Без Божьей искры любое творение — изделие базарного ремесленника.

— Смею надеяться, что она у меня есть.

Двадцатидевятилетний мастер бросил оценивающий взгляд на плотную фигуру стоявшего перед ним ученика, на его странное лицо с утиным носом и подумал: «Вряд ли. Не та порода». Но вслух сказал:

— Если есть — проявится. Подождем.

Дождался он, однако совершенно иного. Как-то вечером, обратившись к своим наброскам, Леонардо обнаружил, что они лежат не в том порядке, в каком он их оставил накануне. Копаться в груде бумаг было некому — кроме одного человека. Но — зачем? Там — мысли, предсказания, чертежи — всё, что приходило в голову и из чего многое потом претворялось в работающие устройства.

А еще через несколько дней он не смог найти два эскиза военной машины. На каждом из них было помечено, как она будет действовать. Для Леонардо их исчезновение стало большой потерей, он всегда работал медленно, начинать всё сначала — жаль времени. Что делать? Обвинения Луиджи не предъявишь, доказательств — никаких, его ничем не проймешь. Суть, конечно, в записях, без пояснений в чертежах не разобраться. Вывод — тексты надо шифровать. Поскольку Леонардо с юности свободно владел обеими руками, он решил писать левой, справа налево, да еще зеркально отражая буквы. А в переписке пользоваться, как прежде, правой рукой.

В итоге отношения с учеником разладились, отныне он раздражал учителя. Между тем, слава флорентийского гения из городка Винчи уже разнеслась по всей Италии. И когда миланский герцог Лодовико Сфорца предложил Леонардо перебраться под его покровительство, тот согласился сразу. В 1482-м, в 30 лет, он закрывает свою мастерскую, чтобы заняться крайне интересными для него инженерными проектами при миланском дворе. Он уезжает тихо, захватив всё свое имущество. И его ученик, явившийся к мастеру на следующий день, обнаруживает запертую дверь.

— Ладно, — говорит он в пространство, — ладно, Леонардо. Не спеши радоваться, наша игра только начинается. Следующий ход — за мной.

Оглянувшись по сторонам, достает из-под плаща рулон, разворачивает его. На нем — эскизы военной машины.

— А за эти бумажки, между прочим, мне дадут не меньше ста флоринов.

Прячет их и смешивается с толпой.

                                       * * *

Флоренция конца 15 века — бушующий водоворот страстей. В 1492-м умирает Лоренцо Великолепный. Его сын, Пьеро, которого вскоре назовут Глупым, не смог противостоять французам, и через два года горожане изгнали его как изменника. На политическую сцену вырывается монах-доминиканец Джироламо Савонарола. С горящими глазами он неистово обличает (кстати, справедливо!) погрязшее в разврате папство. Он требует очищения и аскезы. Доминиканец становится нравственным диктатором Флоренции. Красноречивый и убедительный в своих проповедях, он рвется искоренить все мирские соблазны. Сторонник республики, он обрушивается на богатство и богатых. В городе наводится порядок. С нарушителями морального кодекса разговор короткий: высказал неблагожелательные мысли — вырывают язык; был уличен в разврате — сжигают живьем. Подростков объединяют в команды — «юную Христову инквизицию», которая помогает выявить подозрительных. Очищение идет полным ходом — в «костры мирской суеты» бросают картины и другие произведения искусства, книги, драгоценности, колоды карт и прочие атрибуты светской жизни.

Окидывая взглядом из будущего историческую ретроспективу, можно легко уловить не одну аналогию с замечательным правлением доминиканского фанатика. Что в нём преобладало — искренняя вера в свою правоту или тайное желание властвовать и повелевать? Или то и другое? Мы никогда этого не узнаем. У него было немало сторонников. И всё же свободолюбивые флорентийцы не выдержали. В 1497 году Папа отлучил Савонаролу от церкви, на следующий год при большом стечении народа его повесили, после чего тело сожгли.

Республика воспряла. Одним из ее активных деятелей становится тридцатилетний политик и дипломат Никколо Макиавелли. Сын нотариуса из небогатого дворянского рода, весь свой энциклопедический запас знаний он добыл самообразованием. Глубоко изучил право. Самостоятельность суждений и гибкий ум приносят ему признание. Макиавелли избирают секретарем Совета Десяти, в ведении которого все военные дела и связи с иностранными государствами. Осенью 1502 года его отправляют со специальной миссией к известному своей жестокостью герцогу Романьи Чезаре Борджиа.

 * * *

Чезаре пребывал в отличном расположении духа. Только что он захватил Урбино, и его государство, которое он сколачивал в центре Италии, стало самым крупным и сильным на полуострове. А получилось всё просто здорово, даже без особой драки. С герцогом Урбинским он уже несколько лет дружил — ну не нападать же на друга? Тогда он обратился к нему за помощью: дескать, мне тут для одной операции не хватает пушек, пришли мне пару десятков мортир. Тот, дурачок, и поверил. А получив орудия, Чезаре сразу повернул их в сторону Урбино и поставил ультиматум: у тебя, дружище, есть единственная возможность сохранить жизнь — сдать город, а самому смыться куда-нибудь подальше. Что тот и сделал.

Одним другом меньше, зато одним городом больше. Он заставит всех уважать и бояться его — ведь создает свою мощь под флагом Святого Престола. Его отец — папа! Папа Римский Александр VI. Как быстро летит время! Кажется, давным-давно, в 1457-м, кардинал Валенсии, горячий и экспансивный испанец Родриго Борха стал вице-канцлером Римской церкви и перебрался в Италию. Там его фамилия стала звучать — Борджиа. А потом пошли дети. Понятно — незаконные, но вполне реальные. Чезаре повезло с таким отцом — он подарил сыну кардинальский сан уже в 17 лет. Но строптивый сынок захотел стать полководцем. И вот теперь он грозный завоеватель, который любит, когда его имя произносят на латинский лад — Цезарь.

А то, что народ сплетничает, будто он, Чезаре, прикончил своего брата, чтобы стать единственным фаворитом святейшего папаши и даже, что он развлекается в кровосмесительных оргиях с младшей сестренкой Лукрецией — так пусть болтают. Посудачат-посудачат, да перестанут.

— К вам Леонардо, — доложил слуга.

— Пусть войдет.

Расстелив на столе большой лист с тщательно нанесенным на него планом крепости Имола, Леонардо обратился к Чезаре:

— Если бы ты осадил этот город, как бы ты собирался им овладеть?

Полководец обошел вокруг стола, приглядываясь к чертежу, затем повторил свой обход в противоположном направлении и сказал:

— Я бы штурмовал его крупными силами одновременно в двух местах, — и указал на схеме направления ударов.

Леонардо усмехнулся и развернул поверх лежащего другой лист — с точно таким же планом. Но на нём были нанесены рвы и утолщенные стены — причем именно в тех точках, которые только что наметил Чезаре.

— Вот я и предлагаю укрепить наиболее слабые участки, защитив их тем самым от нападения твоих врагов.

Герцог с уважением произнес:

— Блестящая работа.

И тут же велел выдать своему проектировщику документ: официальным лицам всемерно способствовать его инженеру, оказывая помощь в строительстве укреплений и каналов.

Еще недавно Леонардо хорошо жилось в Милане, но в 1499 году город захватили французы, Лодовико Сфорца бежал, и для великого флорентийца наступила пора скитаний. Пока, наконец, в 1502-м его не пригласил к себе главным инженером и архитектором Чезаре Борджиа. Леонардо был мыслителем, обладавшим величайшим в мире творческим потенциалом. И в зависимости от того, к чему склонялся в тот или иной период его мятежный дух, он выражал его либо на холсте, либо в технических идеях, либо словом, либо музыкой. Но для нормальной работы он нуждался в богатом покровителе. Репутация Борджиа как злодея, его не пугала, он видел в ней и светлые места.

Через пару дней, когда Леонардо уже был в Имоле, к Чезаре заявился другой визитер. Он представился специалистом по фортификации Палладио Кастеллани. Смотрелся он солидно и уверенно, правда, несколько портил впечатление его утиный нос.

— Ты одержал много блестящих побед, — поклонился Палладио, — я тобой восхищен.

— Короче, — оборвал его Чезаре. При всём своем самомнении, лести он не жаловал.

— Чем больше ты завоевываешь, тем больше у тебя врагов. Они будут стараться вернуть свои владения. Крепости надо подготовить к серьезной обороне.

— Что ты предлагаешь?

— Я хочу сделать это для тебя. Причем, лучшим образом.

— У меня уже есть инженер.

— Леонардо? Я слышал о нём. Но тут надо не кистью водить. Тут ум нужен.

— Он опытный мастер. Это известно всей Италии.

— Я могу лучше.

— Ты сумеешь переплюнуть Леонардо? Прекрасно! Я назначу тебя на его место. Но учти — при первой же неудаче отправишься к праотцам.

— Хорошо, тогда назначь меня в помощники к нему.

— Только если он сам этого пожелает.

Покинув дворец в Урбино, фортификатор, однако, не отправился на поиск Леонардо. На следующий день его можно было увидеть входящим в резиденцию правителя одного из княжеств, земли которого недавно захватил Чезаре.

— Я служил у бывшего герцога урбинского, меня зовут Сильвио, — сообщил он. — Хотел бы сказать тебе пару слов.

Хозяин предложил гостю вина.

— Я знавал твоего отца, славный был человек и настоящий воин. И закончил свою жизнь в бою, — Сильвио отпил из кружки.

— Ты прав, хотя я не припоминаю, чтобы видел тебя когда-нибудь в нашем доме.

Гость пропустил эти слова мимо ушей:

— Будь он жив, Чезаре не удалось бы ограбить вашу семью.

— Эта рана болит и кровоточит. Его оружие — не только сила, но и коварство. Он лишил меня всего.

— На твоем месте я бы не сидел тихо и покорно, а взялся бы за оружие. Ты же мужчина.

— Достоинства мужчины — расчет и благоразумие. Потерять голову проще всего. Что я могу предпринять?

— Один — ничего. Но если вы соберетесь вместе…

— Даже если мы выступим вдвоем с другом, тоже разоренным Чезаре, у нас нет никаких шансов против войск Борджиа.

— Ты опять прав — если вас будет только двое. Но если к вам примкнут кондотьеры папского сына…

 — Они его верные псы.

— Сегодня. А завтра всё может измениться. Они колеблются, я это точно знаю.

Хозяин помолчал.

— Ты заронил в мою душу сомнения — и зерна надежды. Я подумаю.

Луиджи-Палладио-Сильвио простился, вскочил на коня и скакал весь вечер дотемна, чтобы добраться до ближайшего воинского отряда Чезаре. Переночевав в таверне, он с рассветом вошел в городские ворота. Найдя нужный дом, попросил слугу доложить о себе, как о друге миланского герцога. Кондотьер Вителоццо Виттелли принял его за завтраком. У раннего посетителя в желудке было пусто, но за стол его не пригласили.

— Я пришел к тебе с хорошей вестью, — заявил человек с утиным носом, не отрывая взгляда от ритмически работающих челюстей красивого мужчины с усталым лицом.

— Говори.

— Сначала вопрос: ты не боишься, что тебя отравят? — друг герцога кивнул на стол.

— Хочешь попробовать? — догадался Виттелли. — Бери.

Хлеб, кусок мяса, вино, рот вытерт скатертью — и можно продолжать.

— Есть люди, которые готовы тебе помочь.

Кондотьер удивленно взглянул на посетителя:

— Мне? В чём?

— Ты ведь не станешь отрицать, что не совсем доволен папским сыном, которому служишь. Ты набрал войско, ты рискуешь жизнью, а все сливки достаются Чезаре. Замки, земли, женщины. Разве ты не достоин большего?

— Война — моя работа. Мне за нее платят.

— Значит, ты со своим умом и талантом так и будешь пребывать в тени этого негодяя?

— Ты забыл, что он сейчас мой повелитель, — в голосе Виттелли появились угрожающие интонации.

— От этого он не перестает быть негодяем. Есть люди, которые хотят с ним разобраться. Я уверен, они победят, и все лавры — и золото — достанутся им. А ты опять будешь сидеть в дыре со своей честностью.

— Возможно, в чём-то ты и прав. Но у Чезаре служит мой добрый друг — Леонардо. Убирая Чезаре, я лишаю друга заработка.

— Но кто тебе помешает, как только вступишь во власть, дать ему еще более выгодную работу?

Виттелли подозрительно посмотрел на собеседника:

— Надо думать, ты из самых благородных побуждений ратуешь за мое возвышение и падение Чезаре? Твои слова искренни? За ними не кроются тайные намерения, не так ли? Но в таком случае, чего ты хочешь для себя?

— Ничего. Для меня благо Италии превыше всего. Смотри, — он достал из сумки и развернул карту. — Все, что захвачено Чезаре, закрашено серым. Красной линией обведена территория, на которой сейчас находятся войска твои и других кондотьеров. Если вы уходите от Борджиа, у него остается меньше половины земель и еще меньше собственных солдат. Все шансы на вашей — на нашей — стороне.

Виттелли поднялся из-за стола:

— Мне пора.

Толчок был дан. Несколько правителей, лишившихся своих владений, довольно быстро договорились с кондотьерами. Наемные отряды повернули оружие против удачливого завоевателя. Члены коалиции действовали успешно, отвоевывая назад с таким трудом собранные воедино земли. Вот уже и Урбино в их руках.

… Инициатор и вдохновитель этого движения сидит в своей комнате. На полках — странные предметы: черепа разной величины; топор палача; астролябия и прочее. В ряд выставлены сосуды с каким-то жидкостями ярко-ядовитых цветов.На брошенном в угол рулоне виден фрагмент чертежа военной машины. А к мольберту прикреплена карта. И со злорадной усмешкой Луиджи-Сильвио закрашивает красным очередной кусок бывшей папской области…

Для Чезаре наступили трудные времена. А тут еще союзники-французы куда-то по своим делам отправились. Но не таков был расчетливый политик и хладнокровный убийца, чтобы терять присутствие духа. Он получает из церковной казны огромные суммы, нанимает новые воинские отряды и останавливает наступление своих бывших полководцев. Тут как раз и французы вернулись. И все-таки никто не решился бы с полной уверенностью ответить на вопрос, на чью сторону в итоге бескомпромиссного противостояния склонится чаша весов.

7 октября к Чезаре прибыл специальный посол Флорентийской республики Никколо Макиавелли. Герцог воспринял это как добрый знак. Он понимал, что посол — глаза и уши его могущественных соседей, но, на сей раз — благожелательные. Поскольку имелась одна тонкость — флорентийцы, по своим причинам, терпеть не могли некоторых кондотьеров, в том числе, Виттелли.

… А Луиджи-Сильвио явно разочарован, что видно по нему. Он стоит перед картой, нервно перекрашивает часть красного опять в серый и в сердцах швыряет кисть. Зачем-то снимает с полки череп, разглядывает его, ставит на стол. Пристраивает рядом еще три. На лице его появляется довольная улыбка. Он одевается и быстро выходит…

Лишенный Урбино, Чезаре расположился в сильно укрепленной Имоле. Он сидел в раздумье, один, в холодном зале, когда раздались гулкие шаги и в сопровождении слуги появился человек, закутанный в черный плащ.

— Он сказал, что ты будешь рад его увидеть, — пояснил слуга и вышел, затворив за собой дверь.

Чезаре уже заметил торчавший из-под капюшона утиный нос:

— Ты снова насчет укрепления стен? Что ж, скоро у меня будет много работы, хватит на двоих.

— Я по-прежнему надеюсь на твою мудрость, Цезарь. Но сегодня я по другому поводу. У меня есть идея, как сохранить стены невредимыми.

— Избежать сражений с изменниками? Они заслуживают казни!

— Не спорю. Вопрос только в том, как это провернуть наиболее красивым образом.

— Ты что-то говорил насчет идеи?

— Она проста и остроумна. Твои бывшие союзники уже колеблются. Ты снова входишь в силу, а твой нрав им известен. Передай каждому из четырех главарей, что ты готов простить их, если они откажутся от отобранного и вернутся к тебе на службу.

— Не совсем понятно, куда ты клонишь.

— Они должны согласиться — для них это лучший выход. Договорись встретиться с ними всеми одновременно в каком-нибудь городе для обсуждения деталей соглашения. Приди туда с небольшой охраной.

— Похоже, они специально подослали тебя ко мне.

— Ты не дослушал, Чезаре. Поскольку их будет больше, четверо против одного, они наверняка примут предложение.

— И тогда они меня сцапают.

— Не успеют, ты сделаешь это раньше. У тебя будут наготове несколько малых, а потому незаметных отрядов. А как отсечь от города основные силы врагов, ты сообразишь лучше меня.

— Заманчиво, но сомнительно. Слишком много моментов, где можно поскользнуться и потерять лицо. Или всю голову.

— Лицо? Ты думаешь о мнении потомков? Они тебя оправдают. История — увлекательная сказка о сильных личностях.

— Чихать я хотел на потомков. Мне нужна Италия. Вся — и немедленно. Под папским флагом и моим управлением. Для этого одного коварства мало. Надо, чтобы на 80 сотых жестокости приходилось хотя бы 20 сотых великодушия. А ты хочешь сделать меня негодяем на все сто.

— Цезарь, кому нужна Италия — мне или тебе?

— Не отрицаю, твоя идея великолепна, тут ты вполне достоин меня. Но ведь рассчитываешь на что-то взамен?

— Ничего особенного, только войти с моим замыслом в историю.

— Слишком большая роскошь для слуги дьявола. Я покупаю твой план. Если выиграю — рассчитаюсь с тобой после победы. Если проиграю — мои друзья расплатятся с тобой.

На следующий же день Чезаре приступил к реализации многоходовой комбинации. Он послал к заговорщикам представителей с предложением заключить мир, обещал им всякие блага и подарил по 4 тысячи дукатов. Виттелли и Орсини согласились на переговоры. В конце ноября Чезаре встретился с ними в Чезене, кондотьеры готовы были вернуть захваченные области и снова служить урбинскому герцогу. Для начала решили теперь уже совместными силами захватить город Синигалия на побережье Адриатического моря.

Городские власти здраво рассудили, что против такого напора им не устоять и сдались без боя. Однако владелец замка заявил, что передаст его только в руки самого герцога. Чезаре собирался остаться в стороне от взятия Синигалии, но сложившаяся ситуация показалась ему крайне выгодной. Он тут же послал своих доверенных ко всем кондотьерам с приглашением совместно отпраздновать победу в замке. Они и явились в сопровождении двух-трех человек охраны. В разгар пира по условному знаку Чезаре его люди схватили всех четырех гостей, и через несколько минут они оказались в темнице, после чего были повешены. К этому времени все разрозненные отряды личной герцогской армии собрались вокруг замка. А наемникам, остававшимся за городом — поскольку штурмовать его не понадобилось — объявили что их руководители казнены как изменники. Что им оставалось? Только повиноваться.

Удивляться такому развитию событий нет резона. В Италии царил Ренессанс, и возрождение античной культуры каждый понимал по-своему. Ничто человеческое не было им чуждо, как говаривал в свое время римлянин Публий Теренций Афр. Поэтому, врываясь в захваченные города, солдаты насиловали и грабили. Некоторые действовали в обратном порядке — начинали с грабежа. Наиболее продвинутые совмещали — сдирали платье, насиловали, а платье забирали с собой, для любимой женщины. На этом фоне проделка папского сына выглядела милой шуткой. Особенно, если учесть, что он был справедлив: если город сдавался без боя, всякое издевательство над жителями и мародерство категорически запрещал.

Вместе со свитой, сопровождавшей Чезаре, в Синигалию прибыли его главный инженер и флорентийский посол. Леонардо и Макиавелли познакомились еще в Имоле, но лишь теперь у них нашлось время для бесед. Они сразу потянулись друг к другу — поняли, что одного поля ягоды. Леонардо, как и Никколо, обошелся без университета, но беспримерно широкие познания и творческий ум обоих позволяли им свободно обсуждать любые нравственные и философские проблемы. А поскольку политик-дипломат горячо откликался на происходящее, в отличие от художника-изобретателя, старавшегося держаться подальше от любых интриг, то и их разговор часто прыгал, как горный козел — с кручи на кручу, оставаясь, тем не менее, на недосягаемой высоте. И заканчивалось всё мирно, к взаимному удовольствию.

Сенегальская операция Чезаре Борджиа произвела на Макиавелли ошеломляющее впечатление. Спустя день после казни кондотьеров, он сидел один за столиком в полуоткрытой колоннаде и набрасывал отрывочные мысли, то и дело созревавшие в его сознании и выскакивавшие оттуда в уже сформулированном виде. Светило солнце, но с моря дул холодный ветер и утепленный плащ почти не спасал от него. Рядом со столиком на каменном полу возникла и замерла чья-то тень. Никколо поднял глаза. Он не знал этого человека. Не высокий и не низкий, волосы скрыты под беретом, смотрит то ли на тебя, то ли сквозь тебя. Лицо незнакомца никак нельзя было назвать одухотворенным; единственное, что выделялось на нём — утиный нос. Мужчина кивнул на листок:

— Ну что, посол? Пишешь отчет начальству?

Вежливость побудила Никколо подняться:

— Не имею чести быть знакомым.

— И не обязательно. Я человек особый. Друг всех великих мира сего. Если тебе очень нужно имя — пожалуйста, сегодня меня зовут Габриэль.

— Ты друг Чезаре?

— Близкий. Можно сказать, доверенное лицо. Как тебе его последняя победа?

— Блестяще! — искренне восхитился Макиавелли. — Это акция, достойная выдающегося государственного мужа.

Друг великих был явно разочарован, он ожидал другой реакции:

— Разве ты не осуждаешь его за то, что он заманил своих бывших военачальников на смерть сладкой ложью?

— Конечно, нет! Его обман потрясает, он такой удивительно тонкий!

— А если я скажу тебе, что на самом деле это моя идея, я придумал этот трюк?

Макиавелли рассмеялся и опустился на стул:

— Говорить можно что угодно.

— Но я действительно предложил этот гениальный план!

Никколо посмотрел на Габриэля с сожалением:

— Мания величия — тяжелая болезнь. Цель Чезаре достойна самого высокого восхваления — объединить Италию в одно сильное государство. А что могло подтолкнуть тебя? Ты рядовой человек. Такие глубокие замыслы не могут рождаться в неприспособленных для этого головах.

— Что я слышу?! Ты — флорентиец, республиканец, а Чезаре ведет себя как диктатор. И ты его одобряешь?

— Управлять государством — не пасти коз. Это наука. И искусство. Надо уметь учитывать интересы всех, а, значит, лавировать. Чтобы добиться результата, государь имеет право перешагнуть общепринятые нормы морали. Цель оправдывает средства.

— Даже такое средство, как убийство?

— Но ведь это же во благо! Сильная личность создает олигархию, а уже от нее можно потом перейти к республике. Монархия — олигархия — народовластие — такое чередование абсолютно естественно. Что история и подтверждает.

— Не боишься, что во Флоренции твое обожание жестокого правителя примут без энтузиазма?

— Там такие же люди, как я. Не глупее.

— Ладно, запомним это имя — Никколо Макиавелли. Или ты очень хитрый, или…

Он повернулся и зашагал вдоль длинного ряда колонн. Его фигура то выныривала из темного участка на освещенную солнцем полосу, то опять скрывалась в густой тени — постепенно уменьшаясь, пока не скрылась из виду.

Через час Габриэль, он же Палладио, был допущен к Чезаре Борджиа.

— А, это ты, — встретил его герцог. — Что на сей раз?

— Ты обещал заплатить.

— Верно. Сколько?

— Я уже говорил — мне достаточно войти в историю. Но ввиду того, что ты настаиваешь на плате, полагаюсь на твою щедрость. Тем более, что мне нужно немного, всего пара пустяков — две головы.

— Надеюсь, моя не входит в это число?

— Как ты мог подумать?! Ты для меня — великий образец. По сравнению с тобой эти двое — пигмеи.

— Кажется, одного я знаю. Леонардо?

— А второй — этот презренный шпион, Никколо Макиавелли.

— Леонардо тебе не по зубам. Что касается флорентийского посланника, то твоя просьба лишь подтверждает, что он хороший человек. И прибыл он ко мне, между прочим, не шпионить, а с предложением о помощи от Флоренции, если она понадобится. Поэтому, в дополнение к твоему плану, я выкупаю и эти две головы. Пойди к моему казначею, скажи — я велел насыпать тебе мерку золота. И чтобы больше я тебя не видел.

                               * * *

 В начале 1503 года подружившиеся Макиавелли и Леонардо возвращаются во Флоренцию. У первого истек срок его миссии, второй разочаровался в непредсказуемом покровителе. Используя свое влияние, Никколо добывает для друга важный заказ по росписи Синьории. У него самого масса дел. Он становится советником главы республики, Гонфалоньера Справедливости Пьеро Содерини. Макиавелли реформирует войска — он не верит наемникам и создает для охраны города народное ополчение. Проявляет себя блестящим дипломатом, посетив крупнейшие европейские дворы, где успешно защищает интересы Флоренции.

А Леонардо занят не только Синьорией. Многие знатные люди хотели бы получить работу кисти знаменитого художника. Он не спешит и, в конце концов, выбирает заказ флорентийского купца Франческо дель Джоконда — создать портрет его третьей жены, Лизы Герардини. Она молода, хороша собой, в ней есть какая-то искра, которую уловил уже при первой встрече пятидесятилетний мастер.

Работа началась в том же 1503-м и продолжалась более двух лет. Сначала живая и энергичная, Лиза постепенно стала уставать от сеансов, в глазах пропадал прежний блеск. Леонардо это не устраивало, он приглашал в студию музыкантов, даже шутов, чтобы развлекать скучающую даму. Но вот уже всё позади, больше непосредственное присутствие Лизы не нужно. Франческо дель Джокондо приехал за женой, вежливо повосторгался, выразил надежду, что скоро картина будет закончена полностью, и вручил Леонардо не очень тугой кошелек — часть вознаграждения.

Они ушли, а он еще стоял, приглядываясь к изображению, физически ощущая места, которые надо доработать. Чуть-чуть приглушить пейзаж на заднем плане, затуманить почти невидимой дымкой лицо — это придаст загадочность взгляду, слегка изменить уголки губ — побудить ее улыбнуться. И в этот момент ему показалось, что в студии промелькнул какой-то шорох. Леонардо обернулся — на него в упор смотрел Луиджи, человек с утиным носом.

— Как ты сюда попал? — в голосе художника прозвучали откровенно неприязненные нотки.

— Шел мимо, думаю, загляну к давнему знакомому, — как ни в чём ни бывало сообщил незваный гость и сделал несколько шагов вперед. — Любуешься? — спросил он насмешливо.

— Работаю, — угрюмо возразил Леонардо.

— Смотрю я на тебя и удивляюсь: воспеваешь женскую красоту, а сам ею не пользуешься.

— Это разные вещи. Воспевать — одно, а пользоваться — почти противоположно ему.

— Ни жены, которая согревала бы тебя у семейного очага, ни детей, которые бы стали твоими наследниками. Даже любовницы нет, которая могла бы хвастаться, что спала с самим Леонардо да Винчи.

— Я знаю немало людей, у которых всё это есть, и, тем не менее, им гордиться нечем.

— Убогая у тебя жизнь, Леонардо. Что после тебя останется?

— У меня счастливая жизнь — делаю то, что хочу и когда хочу. Я свободный человек. А что останется… Живу не для тех, кто будет, а для тех, кто есть.

— Я тоже живу сегодняшним днем. Но верю в посмертную славу.

— Какая там у тебя слава, — пренебрежительно бросил художник.

— Заблуждаешься, Леонардо! Гениям тоже свойственно ошибаться. И порою быть слепыми. На таких, как я, мир держится. Посмотри в глубь веков. Посмотри вокруг себя. Что нужно народу? Хлеба и зрелищ.

— А разве то, что я создаю, не радует глаз?

— Зрелище — это кровь! Тебе не понять того сладостного ощущения, которое возникает, когда на твоих глазах лев впивается когтями в теплое мясо гладиатора. Я сидел на трибуне Колизея, я видел. Или когда во время ауто-да-фе под ногами привязанного к столбу еретика вспыхивает веселый огонек костра и толпа кричит в экстазе: «Ату его!» Я стоял рядом с Торквемадой, я видел.

— Да, крови хватает. Но ты ведь не станешь отрицать, что ужасное соседствует с прекрасным?

— Для меня прекрасное — то, о чём я только что говорил. Кому нужен этот твой портрет жены торговца — Моны Лизы? — он простер руку в сторону картины, в голосе его звучал пафос. — Ее мужу? А кому нужны те бумажки, который ты изрисовал непонятными чертежами? Я показывал их одному очень знающему человеку. Он сказал: «Чушь!»

— Извини, — в глазах Леонардо загорелась жесткая ирония, — извини — я неправ. Это ты счастливый человек. Я — несчастный. Страдаю, если не могу добиться совершенства. Мучаюсь от того, что не знаю, как воплотить задуманное в дереве и металле. Чувствую себя неуютно, когда вижу несправедливость. А ты одержим одной страстью — и счастлив. Конечно, ты войдешь с ней в будущее. Иди — тебя там уже ждут. А я остаюсь, меня ждет она, — и он повернулся к портрету, на котором медленно проявлялась скептическая улыбка Моны Лизы.

— Хорошо смеется тот, кто смеется последним, — пробормотал Луиджи, выходя из студии.

Франческо дель Джоконда он нашел быстро.

— Был сейчас у Леонардо, — сообщил он. — Поскольку ты мне симпатичен, скажу тебе по секрету, как специалист: с твоим заказом дела обстоят неважно. Он не закончен. Более того, никто не знает, будет ли он завершен вообще.

— Но мастер мне говорил…

— Подожди, — перебил его Луиджи. — Сколько времени он уже работает над ним?

— Более двух лет.

— Видишь, а конца всё нет. Зачем тебе недописанный портрет?

— И то правда, — согласился купец.

                              * * *

Август 1512 года приносит во Флоренцию очередную смену власти — с помощью папы Юлия II возвращаются Медичи. Республиканский правитель Содерини бежит из города. Макиавелли остается не у дел. Он пытается найти себе применение, еще не зная, какой поворот уготовит ему судьба через несколько месяцев…

Февраль во Флоренции — не самое лучшее время для прогулок. Впрочем, ни близкая к нулю температура, ни нависшие низко тучи не волновали горожанина, подошедшего к мосту Понте Веккьо. Он двигался не спеша, глазел по сторонам, лишь изредка прикрывая рукой лицо, словно желая уберечь его от ветра. Однако ветра как раз и не было. Перейдя на другой берег реки Арно, он через несколько минут ступил на камни площади Синьории.

Здесь было немноголюдно. Мужчина остановился и ухмыльнулся, отчего его лицо со странной формы носом приобрело зловещее выражение. Затем он нагнулся, поправил полы своего плаща, а когда поднялся и двинулся дальше, на земле остался лежать плотный лист бумаги. Довольно скоро лист заметили, подобрали, однако откуда он взялся, никто не видел. Решили: кто-то случайно обронил. Бумагу отнесли в Синьорию, где она произвела настоящий переполох — в руки властей попал список заговорщиков, готовивших свержение Медичи. Среди двадцати фамилий значилась и такая: Никколо Макиавелли. Вскоре всех арестовали.

Начались допросы. Макиавелли знать ничего не знал и пытался доказать, что его имя попало в перечень загворщиков по недоразумению. Ему не верили. Он не играл в эти игры, но ему резонно возражали: отчего же тогда в списке твоя фамилия? Поскольку словесные дознания ничего не дали, перешли к следующей стадии — пыткам. Бывшего дипломата и секретаря канцелярии познакомили с тем, что такое дыба. Ему связывали руки за спиной веревкой, тянули за нее, поднимая его кверху так, что он зависал в вывернутом состоянии, а потом ее отпускали — и он летел вниз. Повторили эту процедуру несколько раз. Никколо выдержал, от боли не пошел на самооговор. Его отпустили и отправили в ссылку — в деревню, в полученное от отца небогатое поместье.

Так в начале 16 века расходятся пути двух гениальных итальянцев. Устав от поисков тихого, благодатного места на родине, Леонардо принимает предложение короля Франциска I и уезжает во Францию. Там он проведет последние три года своей жизни и скончается в 1519-м. В итоге привезенная им с собой Мона Лиза окажется в Лувре.

А Макиавелли, отторгнутый от привычных дел, от политики и дипломатии, берется за перо. В течение последующего десятка лет он пишет несколько трактатов, а также комедию «Мандрагора» — лучшее литературное произведение эпохи Высокого Возрождения. Он тщетно надеется, что окажется нужным. Во дворец его не зовут, но всё же, в конце концов, Медичи находят для него поручение — написать «Историю Флоренции». Теперь он трудится над ней каждый день до обеда, а потом отправляется в местный трактир поиграть в карты с хозяином, мельником и мясником. И не догадывается, что одна из рукописей, созданная им в 1513 году, сразу после изгнания, и лежащая без дела, прославит его в веках. Прославит — и ославит. Называется этот труд — «Государь».

Он о том, каким должен быть правитель. В качестве образца Никколо использовал старого знакомого, уже погибшего к тому времени — Чезаре Борджиа. Главную мысль можно свести к двум положениям. Цель властителя должна быть благородной. А методы ее достижения — твердые и решительные: если надо, то сочетать хитрость и жестокость, справедливость и безжалостные расправы.

Никколо и подумать не мог, что его имя превратится в нарицательное — для обозначения коварства, вероломства и двуличия. Ведь был он человеком честным, нравственно чистым. А что порой приходилось хитрить и лукавить, так без этого просто не проживешь. Но вот парадокс Истории: хотя слово «макиавеллизм» стало ругательным и обличающим, все правители, создавшие впоследствии сильные державы, действовали в полном соответствии с принципами, выдвинутыми в «Государе». Вне зависимости от того, читали они его или нет.

«Государя» опубликуют впервые лишь в 1531-м. А пока Макиавелли предпринимает еще одну попытку послужить родному городу.

4 мая 1527 года немецкие ландскнехты напали на Рим, захватили и разграбили его, а папу фактически заточили. Флоренция откликнулась немедленно — Медичи еле унесли ноги от восставшего народа. Возрождается республика, и воспрявший духом Макиавелли выставляет свою кандидатуру в канцлеры. В своем избрании он абсолютно уверен — его знают, он столько сделал для Флоренции и, к тому же, подвергался гонениям и пыткам со стороны Медичи. 10 мая на заседании Большого Совета Республики проводятся выборы.

В битком набитом зале шумно. Выступающие приводят аргументы «за» и «против» кандидатов. Председательствующий объявляет:

— К сожалению, уважаемый член нашего Совета, синьор Паоло Доцетти, не смог сегодня присутствовать ввиду болезни. Вместо него слово скажет его доверенный представитель синьор Габриэль Поджио.

На трибуне появляется человек среднего роста, с невыразительным лицом, которое из-за носа издали кажется сплющенным.

— Конечно, Никколо Макиавелли — известный и заслуженный человек в нашем городе, — начинает он свое выступление.

В самом конце зала приор гильдии шерстянщиков обратился к сидящему рядом приору гильдии аптекарей:

— Не пойму я что-то — вчера разговаривал с Паоло, он был жив-здоров, ни на что не жаловался.

Аптекарь согласно кивнул:

— Я бывал у Паоло дома. Никогда не видел у него этого человека.

Между тем, оратор продолжал:

— Я полностью согласен с теми, кто указывал на недостатки синьора Макиавелли. Что мы знаем об этом человеке? За годы своей службы он задумал и осуществил ряд проектов. Но вот вопрос: чего больше они принесли — пользы или вреда? Здесь нет надобности перечислять то, что оказалось неудачным и провалилось — это всем известно. Он написал историю Флоренции — но это ведь заказ ненавистных нам Медичи, о них он и писал. Синьор Макиавелли, без сомнения — человек очень ученый. Он не раз доказывал нам свою ученость и пытался конкретные дела обосновывать с философской точки зрения. Но кому, кроме него самого, нужны его знания? Кожевенникам? Шерстянщикам? Они сами отличные специалисты. Каждый наш гражданин — настоящий знаток своего дела. И, будьте уверены, чем меньше, к примеру, мясник будет заниматься философией, тем вкуснее будет мясо, поданное им к нашему столу.

Зал одобрительно засмеялся. А в голосе Габриэля Поджио появилось негодование, местами сдобренное ужасом:

— И еще один момент. Не проходило ни дня, чтобы сегодняшний кандидат не нападал на Папу Римского — сначала одного, потом — другого, затем — следующего. Но ведь они совершенно различные люди! Против кого же на самом деле направлены его ядовитые стрелы? Против церкви? Или… Страшно даже подумать! Может ли такой человек быть канцлером Флорентийской Республики?!

В конце зала приоры двух гильдий обменялись мнениями. Оба пришли к выводу: очень толковая речь.

Результаты голосования оказались для Макиавелли убийственными: за — 12, против — 555. Такого удара он уже не смог выдержать. Моральная пытка оказалась сильнее физической. Он скончался через месяц в своем имении.

                                                 * * *                      

1555 год. Мишель Нострадамус мирно живет с женой и детьми в небольшом городе Салоне на юге Франции. Он уже известен своими альманахами, в которых осенью предсказывает, что произойдет в будущем году — погоду, разгулы стихий и прочее. Его слава начинает распространяться по Европе. Он издает сборник пророчеств на 8 столетий вперед. Его приглашают на аудиенцию в Париж, к королевской чете. После приема у королевы Екатерины Медичи в одном из переходов дворца ему неожиданно преграждает дорогу ярко одетый дворянин и, выхватив шпагу, пытается его убить. Нострадамусу удается увернуться, но он запоминает неприятное, самодовольное лицо, в котором есть что-то странное. А придворные сообщают ему по секрету, что вельможа этот приказал слугам поймать Мишеля и избить до иолусмерти. Мишель бежит из Парижа.

1561-й. Во Франции не утихают столкновения между католиками и протестантами-гугенотами. Нострадамус регулярно посещает католический храм, дает деньги на церковь, он вполне лоялен по отношению к господствующей религии. И вдруг весной в окрестных деревнях собирается толпа из нескольких сот крестьян и отправляется в город бить, а то и убивать гугенотов. Они вооружены железными прутьями, и их главарь, плотный мужчина, время от времени выкрикивает: «Смерть еретикам-протестантам! Смерть Нострадамусу!» Мишеля успели предупредить, и он с семьей в спешке покидает город. Когда опасность миновала, возвращается. Еще успевает получить от короля высокую должность, но неизлечимая болезнь подводит черту.

1791 год. Великая Французская революция в разгаре. Революционный марсельский батальон входит в город Салон и приближается к храму францисканцев-миноритов. Здесь в стене замурованы останки Мишеля Нострадамуса — в вертикальном положении, как он завещал. Солдаты разбивают стену и выбрасывают кости. Их удается собрать и перезахоронить в другом храме.

        Финита ля комедиа.

                                                 * * *

Ушли из жизни Л, М, Н — трое великих. Может возникнуть естественный вопрос: откуда у каждого из них такой сверхчеловеческий дар? Гены?

Но… Леонардо — незаконнорожденный сын потомственного нотариуса Пьеро из городка Винчи. Мать — крестьянка, скорее всего, неглупая и привлекательная. В ее деревенском доме Леонардо прожил первые четыре с лишним года своей жизни. Потом отец забрал его к себе. Во Флоренции Пьеро открыл свое дело и стал уважаемым человеком. Он женился несколько раз, имел в итоге 12 детей, но об одиннадцати из них никто никогда не слышал. Значит, дело не в генах. Да и гениальность Леонардо проявилась в областях, к которым его родители никакого отношения не имели. Кроме картин, семь тысяч страниц рукописей и рисунков, из которых многие опережают свое время. Какой внутренний источник возбуждал эти искрометные импульсы? Загадка.

А Макиавелли? Второй сын разорившегося нотариуса, детство в нищете, в маленьком имении. В семье тоже никто с неба звезд не хватал. Поиски своего места в жизни. Взлеты и падения, зависть и наветы. И здесь генетика не срабатывает.

Недалеко от них ушел и Нострадамус. Астрологов в 16 веке хватало — хоть пруд пруди. Предсказателей — причем, известных в свое время — тоже было предостаточно. Свое мнение о будущем спешили высказать писатели и философы, ученые и профессиональные прорицатели. Все забыты, а Нострадамус с каждой эпохой поднимается всё выше и выше. Почему?

Ответ можно найти. Если внимательно приглядеться к особенностям каждого, можно уловить нечто общее — все три титана Ренессанса были первыми великими психологами!

Леонардо понял психологию человека как творца — угадал, куда пойдет цивилизация, в каком направлении будет развиваться творческая мысль. Нестандартный интеллект и выдающийся талант художника помогали ему изобразить свои проекты-предвидения, словно заимствованные из грядущего, — наглядно и убедительно.

Макиавелли проник в психологию человека-властителя и в коллективное мышление народа, в их постоянном взаимодействии. Он показал, как благая цель неизбежно приводит к политике кнута и пряника — с преобладанием кнута. А древняя проблема — отношений между людьми и властью — не стареет в веках.

Нострадамус впервые включил в арсенал средств, помогающих увидеть будущее, врачебно-психологический анализ. Знание психологии личности позволило очень близко подойти к реальной модели того, что произойдет. Он отважился предсказывать будущие события не только как цепь природных катаклизмов, но и как непрекращающуюся игру человеческих страстей.

Все трое исходили из неизменности основных проявлений человеческой натуры — и оказались правы.

А человек с утиным носом…

Ходили слухи, что его видели 17 февраля 1600 года в Риме, на Кампо деи Фиори — Площади Цветов. Возбужденная толпа с интересом наблюдала за приготовлениями к казни — еще бы, такие зрелища случались не каждый день. Четверо добрых молодцев приковали к столбу железной цепью худощавого мужчину с усиками и крепко перевязали его мокрой веревкой — высыхая от жары, она будет стягиваться и врезаться в тело. К столбу прислонили несколько поленьев и обложили со всех сторон хворостом и соломой. Глашатай объявил, что нераскаявшегося еретика Джордано Бруно губернатор Рима присуждает к самому милосердному наказанию, без пролития крови, а именно — к сожжению живьем. Вспыхнул костер. И когда пламя почему-то немного упало, подошел человек в черном балахоне с надвинутым на лицо капюшоном — даже нос не торчал — и подбросил хворосту в огонь. Знакомая личность…

Где он сейчас?